"Находясь в состоянии между бодростью и сном, я оказался в комнате. Не было видно никаких определённых очертаний, кроме одной стены, которая была усеяна маленькими ящичками для учётных карточек. Они были как ящички в библиотеках, в которых в алфавитном порядке находятся списки по фамилии автора или по темам. Но на этих архивных ящичках, которые занимали всю стену от пола до потолка и слева направо, сколько было видно глазом, были совсем другие заголовки.

Когда я подошёл к стене с архивами, первый, который попался мне на глаза, был «Люди, которые мне нравились». Я открыл его и начал просматривать карточки, и тут же захлопнул, с ужасом осознав, что все имена, написанные там, были мне знакомы. И тогда, без всяких слов, я вдруг понял, где находился.

Эта безжизненная комната с её маленькими ящичками была каталогом беспристрастных фактов всей моей жизни. Каждое действие за всю мою жизнь, каждое мгновение, важное и незначительное, были записаны в таких подробностях, которые я сам был не в состоянии помнить.

От чувства заинтересованности и любознательности, смешанного с ужасом, я встрепенулся, когда начал наугад открывать ящички и осматривать их содержимое. Некоторые вызывали радость и приятные воспоминания, другие чувство такого глубокого стыда и сожаления, что я даже оглядывался через плечо и смотрел, не смотрит ли кто.

Ящичек под названием «Друзья» находился рядом с ящичком «Друзья, которых я предал». Разнообразие названий составляли как обычные, каждодневные вещи, так и не совсем обычные: «Книги, которые я читал», «Ложь, которую я говорил», «Утешение, принесённой мной», «Шутки, над которыми я смеялся».

Некоторые чуть ли не вызывали смех своей дотошностью: «Слова, которые я выкрикивал на своих братьев и сестёр». Над другими я не мог посмеяться: «Дела, совершённые в гневе», «То, что я бормотал на родителей». Я не переставал удивляться содержимому. Часто было намного больше карточек, чем я ожидал. Иногда меньше, чем я надеялся.

Я был ошеломлён таким объёмом проведённой мной жизни. Возможно ли это, что за мои 17 лет у меня было столько времени, чтобы написать все эти тысячи, а то и миллионы карточек? Но каждая карточка подтверждала это. Каждая карточка была написана моим почерком. Под каждой карточкой стояла моя подпись.

Когда я вытащил ящичек «Песни, которые я слушал», я понял, что ящик удлинялся, чтобы вместить содержимое. Карточки стояли очень плотно, и всё же через два или три метра я так и не нашёл, где был его конец. Я задвинул его, постыженный, не столько качеством музыки, но скорее огромным количеством времени, которое представлял этот архив.

Когда я подошёл к ящичку «Похотливые мысли», по мне пробежала холодная дрожь. Я выдвинул ящичек на пару сантиметров, не желая проверять его размер, и вытащил карточку. Я вздрогнул от её содержания. Мне стало тошно, что такой миг был записан. Меня охватило чувство унижения и гнева.тВ голове преобладала одна мысль: «Никто ни в коем разе не должен увидеть эти карточки! Никто не должен увидеть эту комнату! Я должен их уничтожить!"

В неудержимом порыве неистовства я выдернул шуфлядку. Уже неважно было, какого она размера. Я должен был её опустошить и сжечь карточки.
Но взяв шуфлядку за один конец и начав стучать ею об пол, я не мог вытрясти, ни единой карточки. В отчаянии я выхватил карточку, но когда я пытался её порвать, оказалось, что она была прочна как сталь.

Сокрушённый и совершенно беспомощный я вернул шуфлядку на своё место. Облокотившись лбом к стене, я издал длинный, беспомощный, жалостливый выдох. В тот момент я увидел ящичек с надписью «Люди, с которыми я поделился Евангелием». Её ручка выделялась на фоне других своим блеском, она была более новой, за неё почти не брались. Я потянул её за ручку, и маленький ящичек, не больше 7 сантиметров в длину, упал мне в руки. Я мог пересчитать эти карточки на пальцах одной руки. И тогда подступили слёзы. Я начал плакать. Я всхлипывал так глубоко, что в животе становилось больно и аж передёргивало меня. Я упал на колени и заплакал. Я заплакал от стыда, от непомерного стыда за всё это. Ряды полок с шуфлядками кружились в моих глазах, полных слёз.

Никто никогда не должен узнать об этой комнате. Я должен закрыть её на замок и спрятать ключ.
Затем, взглянув сквозь слёзы, я увидел, как в комнату вошёл Он.
Нет! Пожалуйста, только не Он! Кто угодно, только не Иисус.
Я беспомощно смотрел, как Он начал открывать шуфлядки и читать карточки. Я не мог сносить, как Он на них реагировал. Украдкой взглянув на Него, я увидел на Его Лице такую печаль, что моё сердце чуть не разрывалось. Казалось, Он интуитивно брал самые плохие ящики.
Зачем Ему их все читать?
Наконец, Он повернулся и взглянул на меня с другого конца комнаты. Он смотрел на меня с сожалением в Своих Глазах. Но эта жалость не раздражала меня. Моя голова поникла, я закрыл лицо руками и снова начал плакать. Он подошёл и обнял меня Своей Рукой.

Он так много чего мог сказать. Но Он не сказал ни слова. Он просто заплакал вместе со мной. Потом, Он встал и снова подошел к стене с ящичками. Начав с края комнаты, Он вытащил шуфлядку и начал подписываться Своим Именем поверх моего, на каждой карточке, одну за другой.

«Нет!» - закричал я, бросившись к Нему. Я не находил других слов, кроме как: «Нет, нет!» - пытаясь вырвать у Него карточку. Его Имя не должно стоять на этих карточках. Но Оно там стояло: надпись красного цвета, такая сочная, такая отчётливая, такая живая. Имя Иисуса покрывало моё имя. Это было написано кровью.

Он нежно забрал карточку, улыбнулся и продолжил подписывать их. Мне кажется, я никогда не смогу понять, как Он это сделал так быстро, но мне показалось, что буквально в следующее мгновение я услышал, как Он закрыл последний ящик и подошёл ко мне.
Он положил Свою Руку мне на плечо и сказал: Закончено.